Бывший сотрудник уголовного розыска, чей стаж в правоохранительных органах приближается к 20 годам, москвич Павел Самойлов посетил Череповец, чтобы провести двухдневное обучение волонтеров поисково-спасательного отряда «Ты не один».

Павел Самойлов рассказал корреспонденту «Речи», как люди теряются, где находятся и почему волонтеры иногда работают лучше полиции.

— Павел, почему вы после стольких лет работы в милиции ездите по России и учите довольно немногочисленных волонтеров-поисковиков, а не возглавляете какой-нибудь ЧОП или не занимаетесь бизнесом, как многие бывшие сотрудники?

— Когда я пришел в содружество волонтеров «Поиск пропавших детей», где сейчас руковожу аналитическим подразделением, я считал идейно правильным то, что они делают. К сожалению, в России профессиональным поиском детей не занимается никто, а наличие в отряде волонтеров бывших или действующих сотрудников полиции — это исключение из правил. На круглом столе в Общественной палате на вопрос о том, как бы полиция могла научить волонтеров искать детей, сотрудник уголовного розыска мне прямо сказал: хотите работать профессионально — идите к нам в штат. Но я девять лет назад ушел из органов именно потому, что система так устроена. Сегодня на розыске детей обычно сидят один или двое оперов оперативно-разыскного отдела, опер по несовершеннолетним и инспекторы ПДН, «девочки с большими глазами». Чаще же это вообще один опер, у которого порядка 50 дел. Он много бегает и мало спит. Если у него ребенок пропадает в десятый раз, то я его понимаю: «Он уже девять раз приходил?.. И десятый придет! Нагуляется и придет!» Но между этим «нагуляется и придет» и несчастным случаем — одна минута. Полицейские могут сами всему учиться на реальных делах каждый день. Волонтеров надо учить, в том числе и потому, что ошибка волонтера может привести к негативным последствиям как для него самого, так и для пропавшего ребенка.

— Чем работа волонтера-поисковика отличается от работы полиции?

— В ряде случаев волонтеры более эффективно работают, в других случаях более эффективна полиция. Если ребенок потерялся в Вологодской области, а есть информация, что он уехал в Москву, то, пока материал перейдет из вашей полиции в нашу, пройдет минимум несколько дней. Волонтеры не закрыты должностными рамками, они не ждут пресловутые «три дня после пропажи», которые, по большому счету, незаконны. Нам не нужно отчитываться перед надзорными органами и писать десяток отчетов на каждое действие. Мы начинаем искать ребенка сразу. Конечно, те мероприятия, которые проводят волонтеры, часто совпадают с тем, что делает полиция. Мы также ходим, спрашиваем людей, выясняем, видели ли они ребенка. Да, мы не имеем доступа к базам данных и полномочий, связанных с оперативно-разыскной деятельностью. Хотя нами поднимался в Общественной палате вопрос, чтобы волонтерам в усеченном виде предоставляли права на оперативно-разыскную работу — так же как частным детективам. С лицензированием деятельности, конечно. Часто мы видим крайне негативное отношение к нам со стороны полиции, что вполне объяснимо. Мы «мешаемся под ногами», имеем «наглость» детей не только искать, но еще и находить. За прошлый год мы нашли более 380 детей, из них около 40 найдены волонтерами без участия полиции. Остальные — вместе.

— Вы специализируетесь на поиске детей, но ведь пропадают и взрослые, и старики...

— Мы ищем всех, но дети — наиболее незащищенная категория. Я не верю в маньяков, которые похищают бабушек, а детей — да. Это было, есть и будет. Ребенок не защищен ни от чего, он всем доверяет. Взрослые обязаны защищать детей, это нормально для взрослого мужчины, это заложено в нем генетически. А если он бьет ребенка или это педофилия... В Америке он жил бы до конца дней в тюрьме. Но наше законодательство таково, что он совершил насилие в отношении ребенка, сел, потом вышел, снова совершил насилие и так далее. Пока он не умрет. Рецидив очень велик, и я не верю в исправление педофила.

— Каково отношение общества к волонтерам?

— В основном мы слышим один вопрос: «На фига вам это надо?» Сейчас общество коммерциализовано, и, грубо говоря, если ты не «зарабатываешь бабло», ты «лох». Если ты ищешь детей «на халяву» — ты «лох». А если ты еще работаешь госслужащим, а в свободное время ищешь детей «на халяву» — то ты «лох» вдвойне. Вот такое примерно отношение. Это пока у человека самого не пропал ребенок и он не пришел и не сказал: «Помогите!»

— Но люди ведь помогают во время поисков, звонят вам или в полицию, если видят похожего ребенка...

— Общество постепенно приходит к неравнодушию. Но такого, как в Германии, где увидел ребенка на улице — позвони в полицию, у нас долго не будет. У нас подростки могут попрошайничать годами, и никто внимания не обратит: «Не мое дело». Такой подход более характерен для времен Гражданской войны, когда у каждого свое горе.

— Ну, это имеет объяснение. Если пропадает малолетний алкоголик, который уже десятый раз уходит из дома и у которого родители — такие же алкоголики, никто не будет воспринимать все это близко к сердцу. Другое дело ребенок из благополучной семьи...

— Мне почему-то кажется, что это наша «славянская парадигма». Я не знаю ни одного брошенного малыша из чеченской или дагестанской семьи. Можно что угодно говорить про религию и национальность, но для мужчины брошенный ребенок — это позор. Так же как если ты «бухаешь», а твой ребенок шатается по улицам, или ты бьешь ребенка. Это в принципе позор, независимо от нации. То же самое и со стариками. По отношению к старикам и детям вообще можно сказать об обществе очень много. Если сравнивать с СССР, то были пионерские организации, по сути, те же волонтеры. Можно, конечно, говорить, что там «подавляли личностное начало» и так далее, но детей-попрошаек на улицах не было. А если они появлялись, моментально приезжала милиция и ребенка забирали, а потом начинали очень серьезно разбираться с семьей. А сейчас что? Ребенка в лучшем случае доставили в ПДН, выписали штраф в 100 рублей на родителей-алкоголиков. Что изменилось? Пока не изменится отношение общества к этим проблемам, ничего не поменяется.

— Но ведь в некоторых поисках участвуют сотни людей, это больше напоминает какую-то массовую истерию...

— Часть людей, которые приезжают на поиски, «ищут драйв» и играют в Робин Гудов. Такой человек идет на поиски, чтобы доказать себе и другим, что он хороший, чтобы стать частью большой группы или просто потому, что это модно. Как только он понимает, что поиски ребенка — это не только бегание по лесу с криками, а планомерная работа, которая может идти целый месяц... Очень многие уходят.

— Каковы мотивы умышленных побегов детей?

— Разные, начиная от конфликта в семье и заканчивая желанием съездить на рок-фестиваль. Бывает, влюбленность в более взрослого человека, а мама и папа этого не приемлют. Мы регулярно осуществляем дальнейшее психологическое сопровождение семей, не сами, конечно. Приглашаем психологов, часто это специалисты, работающие также бесплатно.

Андрей Ненастьев,
Газета "Речь", 11 декабря 2012 г.